Подросток сначала обращается к администратору с тем, что хочет попасть на сопровождение. Администратор его записывает в лист ожидания, это у нас порядок такой — эксель-таблица,, но, по факту, живая очередь. После закрытия кейсов у кураторов освобождаются места. Он проходит нас, мы анализируем его самочувствие и думаем, нужно его отправить к психологу или нет.
Для ребенка «социальный педагог» звучит очень страшно, потому что в школе есть пример сотрудника, который очень много кричит или ничего не делает. И они уже приходят с этой стигмой сюда, и сразу говорят: «Мне нужен психолог», потому что не знают, кто еще может им помочь. Бывает такое, что им требуется только наша помощь: просто поделиться чем-то, чтобы его послушали, получить поддержку, тепло какое-то, заботу.
Либо они приходят, допустим, с запросом «Мне негде жить»,
с проблемами на учебе. Если психолог здесь сможет только поддержать или какие-то поведенческие навыки прокачать, то мы можем помочь в решении ситуации буллинга методом прохождения медико-психолого-педагогической комиссии, чтобы сменить форму обучения ребенку, например.
Работа с родителями у нас строится с той позиции, что эта помощь, в первую очередь, нужна вашему ребенку. Вот ребенок приходит и говорит: «Мне плохо... Со мной произошло что-то» или транслирует вещи, которые угрожают его жизни и здоровью. Мы являемся соучастниками, грубо говоря, в его состоянии.
И наша основная задача — вернуть родителям ответственность, которая
в моменте попала на нас.
Бывает такое, что дети приходят и рассказывают какие-то абсолютно выдуманные вещи, от которых волосы седеют. И некоторые вещи — правда, некоторые — абсолютная ложь для привлечения внимания. Поэтому всю информацию мы четко проверяем, то есть у нас формулировка всегда со слов клиента: «Клиент сказал так… Ребенок сказал так...» И все вот эти тревожные звоночки, рассказы и прочее мы проверяем.
В основном все реагируют позитивно, приходят заинтересованные, работают, принимают информацию. Потому что если подать это просто: «Ваш ребенок ко мне приходил, сказал, что ему плохо», родитель такой: «Да он всем говорит, что плохо ему». А если сказать, что ребенку «хана», если они сейчас не придут — неизвестно, что будет, конечно, родители начинают быть заинтересованными
в этой истории.
Тут история как с вызовом скорой: чем жестче ты опишешь ситуацию, тем быстрее она приедет. Но опять же, надо не злоупотреблять.
В рамках кабинета подросток может говорить о чем угодно. Материться можно, плакать можно, ругаться можно.
На первичной консультации мы говорим о некоторых аспектах твоей жизни. о том, что подростка конкретно волнует, разбираем его основной запрос и думаем, как мы можем ему помочь.
Конфиденциальность, прозрачность, обсуждение. Любые состояния и слова подростка здесь принимаются, любые проблемы и дальнейшие действия обсуждаются. Мы ничего никогда не скрываем, говорим, если нас что-то беспокоит. Если ребенок демонстрирует суицидальное поведение, мы прямо говорим: «Слушай, ты сейчас рассказал мне такую вещь, я не могу тебя просто так отпустить, мне нужно сделать определенный набор действий,
чтобы тебя в этой ситуации поддержать и обезопасить».
Нет у нас такого, что ребенок говорит о суицидальном поведении и мы такие: «Хорошо, сейчас я выйду на пять минут... Алё, да, здравствуйте», и приходят дядьки в халатах и увозят.
У нас атмосфера безопасности, доброжелательности и легкой непринужденности.